Философ, почесываясь, побрел за Явтухом. «Теперь
проклятая ведьма задаст мне пфейферу, [Пфейфер — перец (нем.).] — подумал он. — Да, впрочем, что я, в самом деле? Чего боюсь? Разве я не козак? Ведь читал же две ночи, поможет Бог и третью. Видно, проклятая ведьма порядочно грехов наделала, что нечистая сила так за нее стоит».
Неточные совпадения
— Что ты на меня глаза таращишь,
ведьма проклятая? — кричал на нее муж, уловив ее загадочный взгляд.
— Что со мной случилось, боярин! — отвечал, запыхавшись, Алексей. — Черт бы ее побрал! Старая колдунья!..
Ведьма киевская!.. Слыхано ли дело!.. Живодерка
проклятая!
Яичница. Да и в ломбард еще заложен! Черти б тебя съели,
ведьма ты
проклятая! (Притопывая ногой.)
Яичница. Ну, черт с французским! Но как сваха-то
проклятая… Ах ты, бестия эдакая,
ведьма! Ведь если бы вы знали, какими словами она расписала! Живописец, вот совершенный живописец! «Дом, флигеля, говорит, на фундаментах, серебряные ложки, сани», — вот садись, да и катайся! — словом, в романе редко выберется такая страница. Ах ты, подошва ты старая! Попадись только ты мне…
— Типун бы тебе на язык,
ведьма!.. Эко воронье пугало! Над тобой бы и треслось,
проклятая! Ну что зеваешь? Пошел!
И тогда я нехотя летала на шабаш, боясь матери:
ведьмы и все их
проклятые обряды и все их
проклятые повадки были мне как острый нож, а от одной мысли про шабаш мутило у меня на душе.
— Глашина-то смерть, ведь, мой грех… да
проклятой Агафонихи… — почти простонал Павел. — Третью неделю и во сне, и наяву мерещится она, Глаша-то, с ребеночком… покоя не дает, туда зовет… на муку мученическую… руки я на себя решил наложить, да вот перед смертью вам открыться, казните вы ее, покойной, ворогов,
ведьму Агафониху да Настасью, отродье цыганское, треклятое…